Признанным главой французского символизма был Стефан Малларме (1842 - 1898). Его первые стихи, отмеченные влиянием парнасцев и Бодлера, появились в начале 60-х гг. Среди них особый интерес представляла эклога "Послеполуденный [31] отдых фавна" (1865 -1866), на тему которой К. Дебюсси в 1892 г. написал симфоническую прелюдию под тем же названием.
70-е годы - период импрессионистических исканий Малларме. Он, как и Верлен, стремится "рисовать не вещь, но производимый ею эффект", уподобить поэзию музыке. Однако уже в произведениях 80-х гг., в отличие от автора "Песен без слов", Малларме отрывает впечатление от вызывающего это впечатление предмета, превращая тем самым субъективный образ в загадочный символ.
"Назвать предмет - значит на три четверти уничтожить прелесть, которая заключается в постепенном угадывании, внушить его - вот мечта", - утверждал поэт. Стихотворения теперь становятся "квинтэссенциями непонятности", ибо в поисках символистских иносказаний Малларме создает произведения, в которых созвучия важнее смысла, поражает изощренный метафоризм, господствует сверхформальное расчленение предложений. Сонет "Кружево" весьма характерен для "герметической" (как называют ее исследователи) манеры его автора:

Отходит кружево опять
В сомнении Игры верховной
Полуоткрыв альков греховный -
Отсутствующую кровать.

С себе подобной продолжать
Гирлянда хочет спор любовный,
Чтоб, в глади зеркала бескровной
Порхая, тайну обнажить.

Но у того, чьим снам опора
Печально спящая мандора,
Его виденья золотя,

Она таит от стекол окон
Живот, к которому привлек он
Ее, как нежное дитя.
    Пер. Б. Лившица
[32]
Абстрактная идея отсутствия как такового и вместе с тем внутренней, душевной опустошенности, одиночества, лежащая в основе сонета, передается с помощью таинственных, как бы зашифрованных образов, возникающих неожиданно и подчиняющихся не прямым, а косвенным рядам ассоциаций. Их смысл объясним лишь из всей совокупности миропонимания поэта: "сомнение верховной Игры" (предрассветный час), "вечное отсутствие кровати" (одиночество), "пустое музыкальное небытие" (творческое бессилие) и др.
Малларме разрушает привычные семантические и синтаксические связи слов и выражений, допускает инверсии целых фраз и даже стихов, переносы отдельных частей речи и членов предложения, ищет неожиданные словосочетания ради предельной ассоциативной сжатости и ритмической музыкальности. Это чрезвычайно затрудняет понимание его произведений.
В 80 - 90-е гг. Малларме, развивая символистскую идею о поэзии как "тайне", "невысказанном", пришел к парадоксальному выводу, что молчание и есть ее высшее проявление. "Постигнув ужасающий облик чистого творения, я почти потерял разум и смысл обыкновенных слов", -с отчаянием признавался он. Его последняя поэма "Удача никогда не упраздняет случая" - воплощение принципа свободной организации стиха: одна длящаяся фраза с многочисленными инверсиями, переносами частей речи и членов предложения, - фраза, создающая многомерность, многосмысленность, ассоциативность.
Такие страницы, названные самим Малларме "партитурами", должны были музыкально настроить читателя, внушить ему мистическое представление о Вечности, Красоте. Поэзия Малларме явилась блестящим подтверждением мысли, высказанной им как-то Э. Дега: "Стихи создаются не из идей. Их создают cо слов".

2.1 Символы поэзии Стефана Малларме

Стефан Малларме в своей поэзии противопоставил «прямому изображению вещей» искусство «намека», «внушения», в жесткой формуле закрепляя творческую практику поэтов своего поколения.
Направляя все свои усилия к этой цели, Малларме уходил от реального источника впечатления; усложняются бесконечные, субъективные аналогии, вытесняющие прозрачные аллегории первых стихотворений. Постоянные аббревиатуры, эллипсы, инверсии, изъятие глаголов – все создает впечатление тайны; таинством становилась и сама творческая работа. Каждое слово приобретало в шифре поэзии Малларме особенное значение, и каждому слову поэт отдавал многие часы поисков.
Воплощая Вечность, Малларме искал совершенства абсолютной Красоты. По этой причине он очень мало написал, всего лишь около шести десятков стихотворений (к ним, правда, надо добавить несколько десятков «стихов на случай», «стихов для альбома»). Каждое из них представляет собой обдуманную и тщательно отделанную композицию, где каждая деталь подчинена целому, поскольку Малларме заботился не о смысле, а об особом «мираже» словесных структур, взаимных «отсветах» слов. Малларме в общем следовал традиционным формам, что само по себе выдает органическую связь поэзии этого символиста с его предшественниками, с романтиками XIX в. Однако «миражи» расковывали и стих Малларме, даже при его строгой рассудочности продвигали в сторону музыкальной спонтанности.
В данной главе предлагается анализ ряда стихотворений Стефана Малларме, как в оригинале, так и в переводе Р. Дубровкина, в которых символы представлены различными типами, контекстуальной средой и степенью эксплицитности, то есть степенью явной выраженности, объективации в тексте.

«Les Fenêtres»
Je fuis et je m'accroche à toutes les croisées
D'où l'on tourne l'épaule à la vie, et, béni,
Dans leur verre, lavé d'éternelles rosées,
Que dore le matin chaste de l'Infini

«Окна»
К рассветным окнам я взываю о защите,
От жизни оградясь прозрачной полосой,
Благословения иного не ищите!

В данном стихотворении окна выступают символом убежища, защиты от окружающего враждебного мира. Поэт стремится спрятаться, убежать «от грубых и бездушных калек, что в сытости успели закоснеть» («de l'homme à l'âme dure vautré dans le bonheur»). Малларме обращается в стихотворении к теме отдаленности поэта от обычных людей. Те, кто окружает поэта, – это «жадных псы», которые «копят в каморках душных для ощенившихся подруг гнилую снедь» («ses seuls appétits mangent, et qui s'entête à chercher cette ordure pour l'offrir à la femme allaitant ses petits»). Для этих людей главное в жизни – материальная сторона. Поэт сравнивает себя с больным, который уже не может лежать в постели и принимать лекарства, ему необходимо подойти к окну – не для того, чтобы согреть тело, но чтобы «свет увидеть на камнях» – «pour voir du soleil sur les pierres», вдохнуть «закатный теплый дым» – «les tièdes carreaux d'or». Это дает ему ощущение жизни: «он жив!» – «Il vit».

«Renouveau»

Le printemps maladif a chassé tristement
L'hiver, saison de l'art serein, l'hiver lucide,
Et dans mon être à qui le sang morne préside
L'impuissance s'étire en un long baîllement.
Des crépuscules blancs tiédissent sous mon crâne
Qu'un cercle de fer serre ainsi qu'un vieux tombeau,
Et, triste, j'erre après un rêve vague et beau,
Par les champs où la sève immense se pavane

«Весеннее обновление»

Весне болезненной безмолвно уступила
Зима, пора надежд и светлого труда, –
Растекшись по крови, бесцветной, как вода,
Все существо мое зевота затопила.
Железным обручем сдавило мне виски,
Как будто скобами прижата крышка гроба,
Один брожу в полях и разбирает злоба:
Так разгулялся день, что не унять тоски.

Весна в стихотворении С. Малларме «Renouveau» предстает в качестве довольно необычного символа – не положительного обновления, надежды на лучшее, а тоски, безысходности: «Qu'un cercle de fer serre ainsi qu'un vieux tombeau» – «как будто скобами прижата крышка гроба».
Зима же предстает перед нами символом светлого искусства, прозрачности: «l'hiver, saison de l'art serein, l'hiver lucide» – букв. перевод: «зима, время светлого искусства, прозрачная зима».

«Soupir»

Mon âme vers ton front où rêve, ô calme soeur,
Un automne jonché de taches de rousseur,
Et vers le ciel errant de ton oeil angélique
Monte, comme dans un jardin mélancolique,
Fidèle, un blanc jet d'eau soupire vers l'Azur!

«Вздох»

Твое лицо, сестра, где замечталась осень,
Вся в рыжих крапинах, и ангельская просинь
Задумчивых очей опять влекут меня,
Влекут меня в лазурь томительного дня…

При описании девушки поэт использует такой символ как синие глаза: «просинь задумчивых очей» – «le ciel errant de ton oeil angélique». Синие глаза в литературе – символ нравственной чистоты, основанный на совпадении с цветом чистого, безоблачного неба. Подобным символом, усиленным эпитетом «ангельская», Малларме подчеркивает, что та, к кому он обращается, чиста как ангел. В оригинале стихотворения у девушки «ангельский взгляд» – «oeil angélique».

«Apparition»

La lune s'attristait. Des séraphins en pleurs
Rêvant, l'archet aux doigts dans le calme des fleurs
Vaporeuses, tiraient de mourantes violes
De blancs sanglots glissant sur l'azur des corolles

«Прозрение»

Печалилась луна. Восторг неуловимый
Рыданьями виол струили серафимы,
И музыка текла с невидимых смычков
В лазурь дымящихся, туманных лепестков.

В первой же строке данного стихотворения мы видим один символов романтизма – печальную луну (la lune s'attristait). Дальше следуют еще одни вестники романтической литературы – серафимы, струящие музыку «с невидимых смычков» виол. Можно заметить что стихотворение в целом пронизано романтикой. Здесь и «дурманные приливы, терзающие душу» автора, и «плиты старинной площади», и девушка, возникающая «из отблесков зари».

«Le sonneur»

Cependant que la cloche éveille sa voix claire
A l'air pur et limpide et profond du matin
Et passe sur l'enfant qui jette pour lui plaire
Un angelus parmi la lavande et le thym,
Le sonneur effleuré par l'oiseau qu'il éclaire,
Chevauchant tristement en geignant du latin
Sur la pierre qui tend la corde séculaire,
N'entend descendre à lui qu'un tintement lointain.
Je suis cet homme. Hélas! de la nuit désireuse,
J'ai beau tirer le câble à sonner l'Idéal,
De froids péchés s'ébat un plumage féal,
Et la voix ne me vient que par bribes et creuse!

«Звонарь»

Очнулся колокол, и ветер чуть колышет
Лаванду и чабрец в рассветном холодке,
И молится дитя, и день покоем дышит,
А наверху звонарь – с веревкою в руке.
Он ждет, когда над ним последний круг опишет
Ослепший гомон птиц, в безвыходной тоске
Латинские стихи бормочет и не слышит,
Как чуден благовест, плывущий вдалеке.
Так я ночной порой во славу Идеала
С молитвою звонил во все колокола,
И неотзывная раскалывалась мгла,
И стая прошлых бед покоя не давала…

Процитированное выше стихотворение наполнено символами: звонарь – символ поэта, над которым кружатся не только прошлые беды, но и те, кто не понимает его творчество, его противники, все те, для кого поэт – жертва нападок, цель для морального уничтожения. Колокол предстает перед нами символом поэзии, произведений, написанных и тех, которые только будут созданы. Даже веревка колокола – это символ пера, с помощью которого поэт переносит свои стихотворения на бумагу.